«Еще одна аксиома групповой терапии состоит в том, что у члена группы, скрывающего что-то важное, возникает тенденция общей скованности. Человек, имеющий секрет, не только утаивает сам секрет, но также становится осторожен при обсуждении всех тем, которые могут так или иначе к нему привести» — пишет Ирвин Ялом в «Экзистенциальной психотерапии».
Думаю о том, что это не только в групповой терапии у Ирвина. Но и в жизни у нас с вами. По крайней мере, у меня — точно.
Ведь если я не хочу думать о какой-то важной штуковине (проблеме, возможности, желании), я начинаю утаивать её не только от окружающих, но и от себя. Её — и всё, что к ней может привести.
Однако если штуковина действительно важная, к ней может привести практически всё.
Кроме тщедушной ерунды.
В такой ситуации я оказываюсь на крошечном островке безопасных тем и вопросов, которые не могут привести вообще ни к чему. И топчусь там. Не набираюсь сил, чтобы подумать о важной штуковине. Где в трёх ёлках взять свежего воздуха?
Поэтому с тем, кто изо всех сил старается не думать о чем-то очень важном, говорить не очень интересно.
Иногда этим человеком бываю я сама. А иногда — кто-то другой. С обеих сторон этих баррикад я в курсе: беседы в таком состоянии радости не приносят. Единственное, что приносит хоть что-то — это беседы, выводящие из этого состояния. Но они крайне болезненные и могут проходить далеко не со всеми.
В книге «Стать сильнее» (Rising Strong) Брене Браун предупреждает, что говорить о важном стоит исключительно с тем, «кому мы доверяем; к человеку, который заслужил право услышать нашу историю и способен отреагировать с сочувствием».
А в книге «Всё из-за меня» (I Thought It Was Just Me) она говорит так:
«Вероятность того, что мы найдем в себе смелость, зависит от нашей способности делиться, говорить о своих уязвимых точках с тем, кому мы доверяем и с кем чувствуем себя в безопасности.
Если в нашей жизни нет людей, которым мы можем доверять, или если мы еще не выстроили таких отношений, следует выйти за пределы нашей сети связей – друзей и семьи – и обратиться за профессиональной помощью. Ощутимая часть работы психологов и психотерапевтов состоит именно в том, чтобы помогать людям находить и понимать свои уязвимые места, и в результате с их помощью у клиента зачастую получается построить или найти уже существующие отношения, которые становятся сетью связей».
Думаю, что молчать и не говорить о важном — это тупичок. Уютненький такой тупичок. С кактусами на окошке. В нём можно долго просидеть. И совершенно забыть, как это бывает, когда ты говоришь другому человеку о том, что тебя жуть как волнует, а он слушает и понимает. Ты говоришь о важном, и кто-то небезразличный тебе видит, что ты не закрытый, не неестественный, не отчужденный — но живой.
«Периодически в течение первых нескольких групповых встреч, происходивших в присутствии Чарльза, участники отмечали, что они не знают его по-настоящему, что он кажется им закрытым, неестественным, отчужденным» — пишет Ялом о смертельно больном пациенте, согласившемся ходить в «обычную» группу (в русском переводе участники этой группы бережно названы «насущно не умирающими»), чтобы участвовать в эксперименте.
Первые десять занятий (а занятия группы были раз в неделю — то есть больше двух месяцев) Чарльз не был готов говорить о своей болезни, что было самым для него важным, центральным. Люди это прекрасно считывали. И контакта не происходило. А от разговора без контакта у меня остается либо зевота, либо неудовлетворение.
И потом: когда знаешь, что кому-то можно рассказать о важном, уже не так страшно о нем думать самому.
Во вторник я вышла от терапевта, оставив на столике восемь скомканных бумажных платочков. Сессия была хлюпающая. Ближе к концу сессии терапевт спросила, что мне дает подобная хлюпающая сессия. Нужно ли мне вообще говорить о том, что меня приводит в такое разобранное состояние? И каково мне об этом говорить?
Я задумалась — и рассмеялась.
Я сказала, что вообще-то очень здорово знать, что хлюпающая сессия закончится. Что можно разбираться в себе не с рыданиями на всю ночь, как в подростковом возрасте, погружаясь всё глубже в ощущение отчаяния, а — безопасно говорить о важном, не разрушая себя и не отчаиваясь. Зная, что всё это — эмоциональный труд. На который я сама иду. Чтобы встретиться с собой.
Потом, когда сессия заканчивается, собирать себя в карман и выходить с собой обратно в мир. Разрешая наблюдать за собой чуть отстраненно и не давить ради скорого результата. Записывая размышления и открытые вопросы к самой себе. Намереваясь быть себе лучшим другом.
Если будет получаться, то и в мире — стараться быть бережнее к себе. Стараться говорить с теми, кому я доверяю. О важном. Стараться не говорить с теми, с кем мне неинтересно и плохо. Отмечать для себя, что мне важно и что неинтересно. Доверять своим суждениям. Знать, что я могу передумать или сделать скоропалительный вывод. Относиться к себе с уважением.
А через неделю вернуться на сессию, которая закончится, с записями и свежими наблюдениями — и снова сделать шажок вперед. В важное.
Похоже, не говорить о важном мне уже совсем не подходит.
Добавить комментарий