Писательство наружу и силы на него

Есть у меня телеграм-канал «Вычитала», а в нем есть рубрика #ответы.

Удобный я выбрала формат для канала: в целом можно вообще всё подвести под «вычитанность». Даже заданный читательницей вопрос. Вычитала и рассказываю, что про это думаю. Тем более с таким названием-то.

Рубрика «ответы» появилась сравнительно недавно, когда я позавидовала Маше Шульчевой и Татьяне Никоновой, ведущим свои каналы и принимающим вопросы. «Я тоже люблю вопросы», — подумала я. И попросила читателей их задавать.

Чем дальше, тем более серьезные вопросы приходят — и тем интереснее мне погружаться в них, разбирать, исследовать, рассказывать: а как это устроено у меня?

И вот настал тот день, когда я притащила один из вопросов и свой длинный ответ на него в блог — чтобы сохранить и здесь.

Если вы вдруг давно хотели что-то у меня спросить и думаете, что телеграм-канал — самое место для того, чтобы я вам ответила, оставляйте вопрос в гугл-форме. Там можно указать и способ связи с вами, чтобы уведомить, когда я опубликую ответ в канале.

Юля, задавшая мне вопрос, как раз оставила контакты, поэтому я смогла спросить у неё, не против ли она публикации её вопроса и моего ответа в блоге. Она дала согласие, за что ей спасибо.

Юля пишет:

Здравствуйте, Леночка! Наверное, вам уже задавали подобный вопрос, в таком случае извините, пожалуйста. А как вы начали писать? Какие сложности у вас были в связи с тем, что вас читают, и были ли они? Мне интересно, потому что мне страшно хочется писать, но меня накрывает такой цунамической волной тревоги, что для меня огромный подвиг даже написать комментарий в несколько слов.

ОТВЕТ:

Здравствуйте, Юля!

Хочу начать с благодарности: если вам страшно хочется писать, но накрывает цунамической волной тревоги, это ж огого какое доверие — что вы решились написать мне, спасибо за него. Тем более что ответ будет открыт всем читателям. Но перейдем же к делу.

Начала я писать довольно давно (нашла тут первые свои истории, ужасно стыдно их читать: кривые-косые, подражающие книгам, которые я в то время читала — а я зачитывалась детскими детективами, к финалу я пришла, растеряв весь сюжет). И показывать написанное действительно всегда было страшно. Вроде хочется показать, потому что обратная связь (и интерес) продвигают вперед, но в то же время ужасно страшно, что станут критиковать. Или скажут «хорошо», что в целом приятно, но тоже никуда не продвигает.

В книге Джулии Кэмерон «Право писать» говорится так:

Показывать свои тексты неразборчивым читателям – все равно что давать взаймы людям с отвратительным финансовым прошлым. Наши инвестиции прогорят. Нашу работу не оценят. Будут говорить противоположностями – «гениально» или «ужасно» (любые крайности, хоть высокие, хоть низкие, опасны для писателя, потому что от них просыпается робость). Даже если читатели изобразят восторг, он может оказаться очень общим.

Если мы заходим слишком далеко и передаем в руки еще не окрепшее произведение, мы ставим под угрозу собственную способность дописать его до конца. Наши силы утекают в другое русло. Силы, что должны были пойти на работу, вместо этого расходуются на попытки защитить свои творения, разобраться, «правы» ли наши критики.

Писать – значит выстраивать связь, связь писателя прежде всего с самим собой, и уже потом с окружающим миром. Чтобы практиковать самовыражение, нужно уважать этот порядок. Мы обязаны защищать свою самость, чтобы было что́ выражать. Мы должны относиться к своим текстам с осторожностью, как будто у них есть ценность. Потому что она действительно есть.

Я, к сожалению, не читала этой книги, когда начинала писать, поэтому не могла опереться на эти мысли. Очень многое я сначала не показывала, а потом с трепетом отдавала почитать паре близких знакомых, которые не давали никакой внятной информации в ответ. Но писать не переставала. Сейчас мне кажется, что я себя вела примерно как слепой котенок.

Сначала пыталась работать над чем-то художественным, подражая любимым авторам, но со временем пришлось признать: в моих историях ничего не происходило. Мне было жалко бросать героев в неуютные обстоятельства, а без этого не становился виден их характер, к тому же без событий читать даже прилично написанный текст достаточно скучно. Потом я завела блог, 7 лет его вела — и мне настолько нравилось, что в итоге я почти отказалась от вымысла, который оказывался неживым, и переключилась на описание своих внутренних терзаний.

Но, конечно, я долго не принимала всерьез такую прозу: подумаешь, терзания! Вот бы как Набоков закрутить фразу, вот бы как Конан-Дойль нагнать саспенса, вот бы как Брэдбери вообразить целый мир, вот бы как Льюис переизобрести принципы мироздания, вот бы как Толкин… и так далее.

Увы, я совершенно не могу как они. А могу только как я. Со временем я смирилась с тем, что тексты у меня короткие и про меня, даже если про мир. Почему-то всегда ценишь выше то, как не умеешь сам. А что умеешь — кажется какой-то простой и унылой ерундой. Учусь ценить то, как умею я, потому что другого у меня ничего нет. Это примерно как привыкать к своему телу.

Долго мне было трудно смириться с тем, что кто-то считает, что я написала плохо, неудачно, скучно. Мне казалось: ну не нравится, отвернись, отпишись, читай что-нибудь другое. Зачем тратить время на то, чтобы страдать из-за недовольства мной, зачем доносить до меня своё мнение, никоим образом мне не интересное, ведь я не спрашивала, понравилось ли тебе лично, я тебе знать не знаю, куда мне деть то, что ты обо мне думаешь.

Не нравятся однополые браки — не вступай в однополые браки. Зачем ругаться и доказывать, что кто-то в интернете неправ?

Моя терапевтка задает мне один и тот же вопрос, когда я приношу к ней истории о том, как меня уязвило то, что мне сказали: «А ты это берешь?». То есть — обязательно ли я должна это принимать во внимание и близко к сердцу? Ну да, они принесли, потому что зачем-то хотели, а хочу ли я это вбирать в себя, действовать согласно или наперекор этому мнению? Меняется ли мое восприятие себя и своей работы (и почему) от того, что кто-то вывалил на меня мнение?

Я бы очень хотела отвечать «конечно, нет». Но это было бы неправдой. Меня всё равно задевает критика, я её никогда не прошу — и тем не менее местами получаю. Помогает пока что только установка «каждый имеет право на мнение, но это мнение скорее о носителе мнения, чем обо мне, потому что человек смотрит на мир через свою, искаженную индивидуально, линзу, а понравиться всем технически невозможно». Если чужие слова меня ранят, я тащу это на терапию. Тогда в следующий раз не задевает так сильно, если скажут то же самое.

Иногда подмывает снять с публикации, стереть, спрятать то, на что нехорошо реагируют. Особенно тексты на сложные темы: дети, равенство, телесность. Однажды после неудачного отзыва на книгу я плохо спала три ночи и поймала себя на отчаянии «не надо было вообще её публиковать». И это при том, что хороших отзывов было много, а в плохом просматривалось, что основная проблема — что то, какая я, не совпало с ожиданиями об авторе, а не что была плохо проделана работа, что было бы гораздо более неприятным. Всё равно паршиво.

Я вообще не думаю, что я создана для публичной жизни, слишком уж у меня нервная душевная организация, как у кошки Фаины. Последние несколько дней я закрываю комментарии в инстаграме, когда пишу сложное, потому что есть не закрывать — мне насыпают непрошеные советы и мнения.

Я вряд ли сделаю ютуб-канал — и не потому, что боюсь видео (хотя боюсь, конечно), а потому что там очень много троллей. В телеграме гораздо безопаснее. Да и в блоге редко проскакивают негативные комментарии. Кроме того, не такой уж я известный человек, чтобы комментариев было много (что дает ощущение безопасности).

Брене Браун говорит: меняет мир не критик. If you’re going to be brave, you’ll get your ass kicked, — добавляет она. Если отважишься что-то делать публично, тебе неминуемо надерут задницу. А писательство — публичное занятие.

Избегать всего, что может принести критику — нежизнеспособная стратегия. Это приводит к большому самоограничению, а не к счастью и покою. Попытки отказаться от любых действий, потому что они могут принести неприятные последствия, делают жизнь очень стоячей, как вода в болотце, бледной и плотно укутанной. Нет никакого проявления себя, никакого выражения себя, никакого контакта с миром — из такого трудно вылезти, я писала про путь из болотца в книжке про вдохновение.

Чтобы подготовить себя к публичным действиям, за которыми неожиданно прикатятся неизвестно какие последствия, придется окружить себя поддержкой. Нужен друг (или несколько), которым можно переслать бяку, которой меня разозлили — чтобы умные люди, которых я уважаю, подтвердили, что проблема не во мне, а в бяке, и вообще это пиздец. Нужен терапевт, к которому можно прийти за помощью, если я наступлю на разрывающуюся мину, попавшую в одну из моих болевых точек. Нужно на что-то опираться, когда я пишу — на что-то, что больше меня. Например, намерение, ценности, идея. Нужны какие-то дружественные издания вроде блогов друзей, в которых я нахожу поддержку и свежие мысли. Нужны биографии людей, которые меня вдохновляют: чтобы видеть, что я не одинока в своих терзаниях.

Я говорила с теми, у кого гораздо больше подписчиков и фоловеров, чем у меня. Выясняла, легчает ли со временем. Увы, нет. Люди с очень крепкими нервами ревут вечерами, потому что силы уходят на сопротивление негативу. Чем шире становится круг читателей, тем больше злости, грубости, непонимания, троллинга, вызова — и просто глупости. Мне тут сказали, что «люди читают жопой», и некоторые действительно именно ею и читают.

Под перепостами моих переводов на чужих фб-страницах в комментарии лучше не заглядывать: из них очевидно, что мой перевод даже не читали, зато очень много хотят сказать по поводу моей личности. Не думаю, что в современном мире можно от этого уйти. Разве что ценой затыкания себя, отказом от сил, которые приносит творчество, отказом от удовольствия, которое приходит, когда что-то создаешь, когда мир тебя видит.

Я очень долго старалась сидеть незаметно, никого не обижать и не злить, писать тихонечко в стол и разговаривать шепотом. Хотя очень хотелось писать. Но было очень страшно. Потом у меня появились книги Брене Браун. А потом я пошла на терапию. И как будто лишняя шелуха уходит. Да, мне до сих пор не нравится получать неприятные слова, о которых я не просила. Но нет, теперь это не может стать поводом для меня писать больше, меньше или о другом. Дождь был всегда, но теперь я выбираю раскрывать зонтик и надевать сапоги, а от прогулки не отказываюсь. В конце концов, я люблю гулять почти больше всего на свете.

Думаю, что тревога может быть ещё связана с тем, сколько власти у тех, кто читает, думает что-то там себе и комментирует. Если для меня «их» мнение о том, что и как я пишу, важнее и значимее, чем моё — конечно, будет страшно показывать, ведь я своими руками отдаю всю власть. И только если для меня важнее, что я вкладываю, пытаюсь передать — то власть на моей стороне.

Лиз Гилберт спрашивает поэтессу Хоуп в подкасте Magic Lessons:

Скажи-ка, Хоуп, что самое ужасное случится, если тебя освищут на слэме или откажут в журнале? От чего у тебя может заболеть душа? Сколько отказов вытерпишь? Когда сломаешься — на втором? через год?

Хоуп своим дрожащим голосом, бедняжечка, отвечает: ну, наверное, на втором не сломаюсь. И вообще — буду писать для друзей и семьи, даже если откажут. Но если долго будут отказывать — пойду к какому-нибудь поэту и спрошу: скажите, ну неужели действительно всё так ужасно? Неужто я — бездарность? И если он скажет, что да, то, может, целый год ничего не буду писать от расстройства. Но потом, наверное, снова буду. Так уж я устроена.

Лиз молчит. А потом выдает Хоуп задание. Написать на бумажке «Кому я даю право решать, является ли Хоуп Хилл настоящим поэтом?» и повесить над столом. И думать, черт побери! Думать!

Потому что, говорит Лиз, если ответ — всё, что угодно, но не «Хоуп Хилл», то Хоуп будет всю жизнь отчаянно искать того самого человека, который-таки запретит ей считаться настоящим поэтом. А найдя его — перестанет писать.

Я стараюсь концентрироваться на том, на что я могу повлиять, и не застревать на остальном (конечно, не всегда выходит, но снова-таки для меня важно намерение, потому что я на него могу влиять, и я все-таки стараюсь).

Я могу повлиять на то, сколько внимания, времени и сил я вложу в текст, на то, чтобы не отвлекаться или думать о чем-то другом (а если поймаю себя на этом, то отложу текст на время и вернусь к нему с полным вниманием).

Но я не могу повлиять на то, совпадет ли текст с внутренним состоянием читателя, зацепит или погладит, удивит или расстроит, вдохновит или опустошит. Ответственность в здоровых отношениях должна делиться 50/50. Я вкладываюсь, когда пишу, читатель вкладывается, читая. Если читатель отказался брать на себя ответственность (например, «читает жопой»), у нас с ним нет здоровых отношений. Я могу рассказать, но прочитать должен кто-то другой.

Его отказ, его мнение, его отклик — его право. Но 1) я имею право, в свою очередь, «взять» или «не взять» его отклик, обидеться на него или пропустить мимо своих ушей (и я этому неустанно учусь) и 2) его отклик больше говорит о нем и о сегодняшнем моменте встречи с текстом, а не обо мне, моей ценности и моих умениях. Как говорится, хорошему клиенту и кошка терапевт.

А плохому танцору сами знаете что. Чаще всего люди вокруг него почему-то оказываются идиотами. И тут хочется задать вопрос: если все вокруг идиоты, почему ты оказываешься именно в самой серединке.

Но вместо этого я увеличиваю дистанцию с тем, кто меня ранит, и окружаю себя поддержкой. Потому что, опять же, хочу тратить своё внимание скорее на то, на что я могу повлиять.