Истории из путешествий: испанская коммуналка

Серена и Хавьер

Он чуть старше двадцати пяти, ей почти тридцать. Они соседи.

Она называет его “куки”, печенька. Они ходят обнявшись, но спят каждый в своей комнате. Она целый день готовит на общей кухне крепчайший кофе, пьет его и готовит снова. Он печет курицу и баклажаны в духовке. У каждого в квартире, кроме меня, есть своя кофеварка, ее — самая маленькая, на крошечную чашечку эспрессо.

Мне кажется, что они оба испанцы, просто из разных регионов и поэтому говорят по-разному. Она оказывается итальянкой:

— Итальянцам легко научиться говорить по-испански. Язык похожий, разве нет?

Он который год учится в институте, потому что кризис и работы все равно нет. В Европе тридцатилетний студент — не эксклюзив. Он все время смеется, ходит по дому с взъерошенными волосами и в свободное пристает к соседям с разговорами.

— В каком смысле куда ставить обувь? Куда хочешь, туда и ставь. У нас тут не Россия!

Она училась в школе балета, но живет в другой стране и работает в отеле в ночную смену. Однажды вся квартира сбегается слушать историю про то, как в отель вломился мужчина и украл деньги из кассы. Она признается, что в отеле ночью страшно, варит свой крепкий кофе и уходит на балкон курить. Длиннолицая, большеротая и по-итальянски кричаще яркая.

Потом я найду ее на фейсбуке, она подтвердит запрос, но мы так друг другу ничего и не напишем. А чего тут писать.

Все равно скучать я буду больше по нему, как по большому испанскому лохматому облаку.

Сара и молчаливый сосед

Ей около сорока, она тощая, темноволосая и громкая — типичная испанка. В ее комнате висит портрет Одри Хэпберн. Она живет в коммунальной квартире в пенсионерском районе с тремя постоянными соседями и одним сменным.

Я из сменных: всего на две недели. Она отвечает за то, чтобы сменные мирно селились, хорошо себя вели и вовремя выселялись. Ее зовут Сара, и на ее двери не просто так висит афиша Альмадовара: она как будто вышла с этой афиши, женщина, живущая как раз на грани нервного срыва. Если радуется, то громогласно, если плачет, но навзрыд.

Он живет в дальней комнате. Я никогда не понимаю, что он хочет сказать, и переспрашиваю. Он тоже меня не понимает и всегда переспрашивает. Обоим это неловко, и мы стараемся говорить пореже.

Всех остальных я понимаю, они меня — тоже. Когда я осторожно пробую расспросить Сару, что у него за непонятный акцент, она смотрит с удивлением и говорит, что никакого и вообще он прекрасный парень.

Мне он кажется сердитым и нелюдимым. Говорят, что он учится в университете, но все, что я вижу, — целый день играет в компьютерные игры и смотрит сериалы, в перерыве курит на балконе. Если я оказываюсь в гостиной, когда он идет курить, мы здороваемся, но так неискренне, что оба неуютно морщим лоб.

Вечером в пятницу она выходит на балкон, где я читаю книжку, с ослепительной улыбкой и в коротком платье с пайетками.

— Пятничный вечер! Друзья зовут на дискотеку, присоединяйся, не надо грустить одной!

Я вежливо отказываюсь: поздно, да и не любитель я. Через час мне неожиданно пишет немецкая знакомая, я немедленно одеваюсь и иду с ней по барам. Потом думаю: и почему я не пошла с Сарой?

Я не умею пользоваться гейзерной кофеваркой, хотя Сара и разрешила брать ту, что принадлежит ей. Утром я засыпаю на ходу, потом иду на занятия, а сразу после них бегу в ближайший бар заказать большую чашку американо с хамоном в свежей булочке или тортильей. В голове от кофе сразу что-то расслабляется.

В день отъезда в Мадрид я встаю рано. Но, судя по запаху кофе в кухне, кто-то встал еще раньше. Я вспоминаю, что сегодня суббота — на выходные он с раннего утра уезжает к родителям.

На кухне, куда я выхожу каждый раз сонная и мятая за своим чаем в пакетиках с книжкой в руках, чтобы почитать, пока вскипает чайник, темно и тихо. Я включаю свет, и на доске вижу только что нацарапанное:

— В кофеварке остался кофе, если вдруг кому нужно. Хороших вам выходных!

Я допиваю оставшийся кофе и улыбаюсь: мне очень тепло внутри. Мы очень похожи, но так и не сдружились, а теперь вообще вряд ли увидимся.

Хулиан и его муж

Когда я очередной раз приезжаю в Мадрид, на улице стоит страшная жара для конца сентября — тридцать два градуса. Я тащу свой рюкзак из метро из последних сил и стараюсь вычислить по карте наиболее быстрый путь по кривым улочкам Маласаньи.

Через три дня я уеду в аэропорт, выучив наизусть, куда идет какая улица и во что упирается соседняя, пройдя их все пешком вдоль и поперек. Утром, стоя на еще прохладных плитках балкона между горшками с алоэ и петунией, я буду дышать столичным воздухом, пока мальчики то ли спят, то ли ждут друг друга.

Когда я добираюсь до верха скрипучей лестницы, проклиная свой набитый книжками рюкзак, мне немного страшно: я первый раз заселяюсь в комнату квартиры, где живет пара горячих парней. А вдруг они… ну не знаю, что. Вдруг у них гости танцуют в обтягивающих лосинах с люрексом и перьями в волосах по вечерам в гостиной. Сначала я хихикаю, но быстро становится стыдно думать такие стереотипные вещи, я глубоко вдыхаю и звоню в дверь.

— Открыто, дорогая, заходи скорее домой! Мы тебя ждем.

Меня бежит обнимать бородатый, самый что ни на есть стереотипный красавчик с серьгой в ухе. Из кухни выглядывают еще четверо: с голым торсом, накачанные-загорелые, с бородками и белозубыми улыбками. Что это за внесезонный конкурс красоты, — думаю я.

— Мы готовим паэлью с креветками, ну и жара сегодня, извини, что мы тут без футболок. Присоединяйся, поедим вместе!

Мне неловко согласиться вот так влезть в незнакомую компанию, я угловато извиняюсь и ухожу в свою комнату. Там я быстро переодеваюсь и долго ищу в рюкзаке коробку с тампонами. Ужасно хочется есть, но я не в силах заставить себя присоединиться к незнакомой компании, хоть я в восторге от их внешнего вида.

Через полчаса я сижу в кафе и жду свою паэлью. Официант заговаривает со мной, но безрезультатно. В первый вечер в новом городе я даже сама с собой не чувствую себя уютно. Брожу по улицам до позднего вечера. Тут и там веселые дружеские компании, все смеются и хлопают друг друга по плечу. Я достаю плеер.

В квартире, кроме меня, живут двое из тех, что готовили паэлью. Хулиан домохозяин, его парень Хуан — бармен. Когда я узнаю об этом, не могу удержаться от улыбки: девушка, с которой я переписываюсь целыми днями, тоже бармен. Рассказываю Хулиану, он ругается на расписание работы мужа: очень неудобное, то ночь, то день. Жалуется, что живут вместе восемь лет, а расписаться официально не выходит — времени нет, вместе-то побыть не успевают.

Хулиан говорит, что сейчас сложно найти работу, так что он решил убирать и сдавать свободную комнату: ему нравится делать все уютным. Я смотрю на аккуратно свернутые белое и фиолетовое полотенца, которые подходят по цветам к покрывалу на кровати, коврику на полу и занавеске в душе, и у меня перехватывает горло от нежности. Через пару лет у Хулиана и Хуана уже три квартиры в Мадриде, они присылают мне в фейсбук скидку на бронирование и называют меня “красотка”.

Английского Хулиан к моему приезду еще не выучил, и я, к счастью, говорю по-испански, но случаются и англоговорящие гости. Если Хуан дома, он рассказывает таким гостям про работу туалета и какая полка в холодильнике для чего, но иногда люди приезжают в его рабочую смену. В таком случае Хулиан нервничает, набирает текст на компьютере и переводит гугл-транслейтом на английский. Компьютер у Хулиана всегда включен. Чтобы сказать мне пароль от вай-фая, он лезет под стол и достает роутер: на нем карандашом нацарапаны данные.

Мы с Хулианом болтаем в его свободную минутку, и я узнаю, что он переехал в Мадрид из маленького испанского городка, где отец — городская глава, и все знакомые молчаливо сочувствовали тому, что сын такого важного человека оказался геем.

— Я люблю Маласанью! В этом районе можно спокойно идти по улице, никто тебя не узнает в лицо и никому нет до тебя дела. Мадрид, ты слышала, недавно назвали гетеро-дружелюбным городом. Мне здесь нравится.

На стене моей комнаты висят две конусообразные плоские шляпы из Вьетнама, как лифчик Мадонны. Хулиан рассказывает, что они с Хуаном накопили денег и путешествовали по Азии, пока деньги не закончились. А теперь принимают путешественников у себя, и хотя это нарушает какие-то личные границы, помогает зарабатывать на жизнь. Я сталкиваюсь утром с Хуаном на кухне, и ему приходится выйти, чтобы гость смог дотянуться до дверцы холодильника.

Как-то я признаюсь Хулиану, что одна картина в гостиной меня пугает, а другая вызывает невероятную нежность. Он говорит, что картину, на которой собака с тоской сидит у колыбели, нарисовала его мать, когда у нее умер ребенок. А картину с поцелуем их друг нарисовал с фотографии, он никогда раньше не рисовал и это первая проба. Это они на ней: Хулиан зовет меня к компьютеру и открывает фотографию-оригинал. Самая нежная фотография на свете, — понимаю я, глядя на снимок, на котором обнимаются эти двое небритых парней.

Я могла бы сидеть под этой картиной, читать книжку и пить кофе часами. Кажется, что так и было. Но маловероятно: я провела в Мадриде тогда всего три дня.