Гендер — это иерархия

Я иду по коридору за коллегами. Они растянулись в линию и неспешно разговаривают. Три парня и девушка.

Я иду значительно быстрее этой группы, и мне бы обогнать, потому что зачем тащиться с чужой скоростью, но они явно не подозревают, что могут кому-то мешать, а я не люблю разговаривать с незнакомыми.

Тут девушка что-то чует затылком, отвлекается от беседы, оборачивается, видит меня, улыбается, понимая, что они мне мешают, и пропускает. Парни не отвлекаются от беседы, потому что ничего интересного вне её не произошло.

Я чувствую сразу две горячих эмоции: благодарность девушке за то, что я не осталась невидимой, а невидимой быть очень неприятно — и злость на то, что у нас, женщин, из-за воспитания в духе «ты же девочка, будь внимательной к другим» куча ресурсов сливается вот на это. Вместо того, чтобы глубоко участвовать в разговорах, увлечься намертво какой-нибудь темой, думать только о себе и своих потребностях — мы периферическим зрением бессознательно следим за тем, не нужно ли кому-то помочь. Когда это нужно для выживания и когда не нужно.

Корделия Файн хорошо говорит об этом в книге «Тестостерон Рекс», которую недавно прилично перевели на русский.

Наоми Вульф замечательно писала об этом в «Мифе о красоте».

Я еду в автобусе. Сижу не у окна и чуточку кренюсь в сторону прохода, чтобы не соприкасаться с соседкой — я такое не люблю. Через проход сидит мужчина, выложивший ногу в кроссовке в проход — видимо, он любит так сидеть.

По проходу пробирается контролер. Я втягиваюсь на свое сиденье, сдвигаясь к соседке, чтобы дать ей пройти. Мужчина чуточку меняет положение кроссовка — так, чтобы носок смотрел не в проход, а наверх, не убирая ногу. Контролер протирает моё пальто своей одеждой, пытаясь пролезть между мной и мужчиной.

Мэнспрединг — широкое расставление мужчиной ног в общественном транспорте — давно уже большая тема для юмористических картинок в интернете. Но сколько над ним ни смейся, подвинуться придется тебе. Потому что тебе не все равно, что человеку неудобно лезть. Потому что ты заметишь, что человеку неудобно. А ему удобно так сидеть, ему никогда не говорили, что стоит быть внимательным к другим, он и не видит этой своей неспособности заметить, когда другому станет удобнее, если он подвинется, потому что это невидимые привилегии: когда она у тебя есть, ты её не замечаешь. Привилегия не заботиться о незнакомых людях, если на другой чаше весов твой личный комфорт.

Я плыву в бассейне по своей дорожке. Мимо проплывает кролем девушка в спортивных очках. Я плаваю без очков и радуюсь, что она не брызгается. За ней плывут трое мужчин — разными стилями, в том числе кролем. От каждого летят брызги на три дорожки, и мне приходится закрывать глаза, когда они проносятся мимо, а потом останавливаться, чтобы вытереть лицо рукой. Каждый раз, когда я плыву мимо них по своей дорожке. Каждый раз, когда я плыву по своей дорожке.

На первом курсе университета преподаватель, бывший военный, ставит мне в зачетку одну из первых пятерок. Он преподавал нам предмет с дурацким названием «Введение в специальность». Я улыбаюсь от гордости. Мне казалось, что я хорошо ответила (потом я закончила свой не самый лучший университет с красным дипломом без единой четверки — предполагаю, что мне не зря казалось, да и мне нравилось учиться).

Он посмотрел на меня и пояснил: «Я ставлю вам пятерку, потому что вы упорный студент и к тому же женщина».

В тот момент я не знала, как на это отреагировать, но что-то меня кольнуло. Сейчас я бы напрямую спросила в ответ, как наличие матки влияет на знание информатики, и сколько он мне поставил, будь я мужчиной.

В 2018 году я слушаю написанную в 1935 году песню Summertime. Она всегда мне нравилась. Но сейчас я не могу перестать слышать текст.

Summertime, and the livin’ is easy
Fish are jumpin’ and the cotton is high
Oh, your daddy’s rich and your ma is good-lookin’
So hush little baby, Don’t you cry

Всё, что мы узнаем из этой песни про папу — что он богат. Всё, что мы узнаем про маму — что она хорошо выглядит. Иерархия так жестка, что позвякивает. Тот, кто богат, может себе позволить быть с тем, кто хорошо выглядит. И сразу понятно, кто в этой иерархии выше, кто совершает выбор, кто относится к партнеру как к объекту (а свою человеческую ценность измеряет доходом, что тоже не фонтан, если честно).

Я углубляюсь в четвертый том Рэя Брэдбери:

— Эта кровать, — раздался в темноте голос Антонио, — служила нашей семье еще до Гарибальди! Она дала миру целые округа честных избирателей, взвод бравых солдат, двух кондитеров, парикмахера, четырех артистов, исполнявших вторые партии в «Трубадуре» и «Риголетто», двух гениев, таких одаренных, что за всю жизнь они так и не решили, за что взяться! А сколько в нашем роду было прекрасных женщин! Они уже одним своим присутствием украшали все балы. Это не просто кровать, а рог изобилия! Конвейер!

Мужчины — это честные избиратели, бравые солдаты, кондитеры, парикмахер, артисты и гении. А женщины украшали балы.

Я перечитываю в отпуске «Портрет Дориана Грея» в надежде насладиться стилем автора — в подростковом возрасте я была от него в восторге — и неожиданно кривлюсь от обнаруженной мизогинии. В подростковом возрасте это казалось мне нормальным, видимо.

Оскар, ну ты же всё знал на своем опыте о притесняемых социальных группах, это что — месть? попытка вписаться в социальные нормы, чтобы текст «зашел» патриархальной Англии? или ты так думал всерьез? или женщин света в то время воспитывали настолько отупляюще, что действительно выглядело, как будто они совершенно безмозглые куклы, несравнимые с великолепными мужчинами?

Потом нахожу в инстаграме такую же реакцию у другой читательницы. Не только мне трудно всерьез смотреть на текст, написанный в 1891 году.

— В кого же это вы влюблены? — спросил лорд Генри после некоторого молчания.

— В одну актрису, — краснея, ответил Дориан Грей.

— Кто же она?

— Ее зовут Сибила Вэйн.

— Никогда не слыхал о такой актрисе.

— И никто еще не слыхал. Но когда-нибудь о ней узнают все. Она гениальна.

— Мой мальчик, женщины не бывают гениями. Они — декоративный пол. Им нечего сказать миру, но они говорят — и говорят премило. Женщина — это воплощение торжествующей над духом материи, мужчина же олицетворяет собой торжество мысли над моралью.

— Помилуйте, Гарри!..

— Дорогой мой Дориан, верьте, это святая правда. Я изучаю женщин, как же мне не знать! И, надо сказать, не такой уж это трудный для изучения предмет. Я пришел к выводу, что в основном женщины делятся на две категории: ненакрашенные и накрашенные. Первые нам очень полезны. Если хотите приобрести репутацию почтенного человека, вам стоит только пригласить такую женщину поужинать с вами. Женщины второй категории очаровательны. Но они совершают одну ошибку: красятся лишь для того, чтобы казаться моложе. Если женщина добилась того, что выглядит на десять лет моложе своей дочери, она этим вполне удовлетворяется. А остроумной беседы от них не жди. Во всем Лондоне есть только пять женщин, с которыми стоит поговорить, да и то двум из этих пяти не место в приличном обществе…

Хотя вот даже в 1992 году писательница могла отозваться о героине так: «Ей не хватало немного косметики, чтобы выглядеть по-настоящему красивой».

Есть одна современная шутка:

— Ты же девочка.
— Вот дерьмо.

Я сдаю пуховик в гардероб в гинзовском ресторане, где хочу перекусить. Через час я спускаюсь за пуховиком. Гардеробщик берет его так, чтобы я могла его надеть, просунув руки в рукава. Я так не люблю и прошу отдать мне пуховик, потому что люблю надевать свою одежду сама. Гардеробщик, мужчина средних лет, злобно кидает мне пуховик в руки, явно недовольный, что я не хочу принять помощь (а возможно, ещё и потому, что я таким образом якобы сэкономила на его чаевых). Мне неприятно, больше я в этот ресторан не хожу.

Гендер — это власть. Это иерархия. Женщина в ней располагается ниже мужчины. Право слабого — чтобы его защищали и о нем заботились. У слабого нет права быть равным или отказаться от помощи, потому что тогда тот, кто хочет её оказать, становится для себя less of a man. Я не хочу делить власть. Я хочу делать то, что мне удобно — например, надевать пуховик сама, а не быть благодарной за то, что его на меня наденет незнакомый человек. Но при этом я отказываюсь играть роль слабой и обижаю того, кто хочет обо мне заботиться (и вроде как «имеет на это право», в патриархальном-то обществе).

Никто не виноват, что он или она родились мужчиной или женщиной, а может, и интерсекс-человеком. Но никто не может игнорировать властные иерархии постоянно. В паспорте каждого из нас стоит «м» или «ж». Нас воспитывают (в том числе через СМИ, книги, музыку) определенным образом.

Именно поэтому незнакомый человек считает, что имеет право подойти ко мне на улице с вопросом «Ты вообще пацан или девка?». Потому что в социуме есть властная иерархия, и чтобы знать, какие могут быть со мной отношения, надо понимать, где я на ней располагаюсь, а для этого иногда требуется дополнительный вопрос, потому что необходимости носить длинные волосы и высокие каблуки, чтобы маркировать себя как женщину, я не чувствую.

Как говорит Лиля Ким, человеческий мозг постоянно сканирует социальные отношения вокруг себя. В том числе это понимание того, какой гендер у другого и где относительно этого располагаюсь я: это потенциальный партнер? это потенциальная опасность? И если человек не очень учтив или слегка пьян, он задаст свой вопрос вслух. А тот, кто учтив и не пьян, не исключено что промолчит, но подумает то же самое.

Я придерживаю дверь коллеге, потому что я не люблю никого бить дверью. Коллега с удивлением смотрит мне в лицо: он ведь мужчина, такого с ним не случается, видимо.

Такого с ним не случается.

Нас воспитывают по-разному, а ведь мы не настолько уж разные, когда мы друг для друга коллеги, пассажиры, соседи по дорожке, клиенты и другие роли за пределами гетеросексуальных отношений. Но про это Корделия уже много написала, а я ограничусь этим постом.