Источник: Brené Brown, «I Thought It Was Just Me (But It Isn’t)»
Непрямые атаки труднее всего распознать и обсуждать. Неявное пристыживание запрятано в коммуникации так глубоко, что мы огребаем раз за разом — не понимая, откуда столько крови, если порезов даже не видно.
А если мы пытаемся заметить, что именно произошло, нападающий равнодушно отвечает: «В смысле? Ты придумываешь. Тебе показалось». Это как газлайтинг, но в этом случае под отказом видеть проблему скрывается именно стыд. Мы реагируем, потому что атаки попадают на наши собственные неизученные триггеры стыда (shame triggers).
Поскольку эти атаки непрямые, полускрытые — мы снова и снова их переживаем. В том числе мы хотим убедиться, что нам не показалось. Или чтобы переубедить нападающего: нет-нет, он ошибся, с нами всё в порядке! Как будто это кто-то другой решает, всё ли с нами в порядке, а не мы сами.
Прямое нападение гораздо легче распознать и справиться с ним. Непрямые укусы стыда то ли есть, то ли их нет. Чувствуешь себя полной дурочкой.
Вот пример из жизни.
Когда родилась Эллен, мне очень хотелось подружиться с другими женщинами, у которых тоже недавно появились младенцы. Обсудить похожие проблемы, окружить себя людьми, понимающими, через что я сейчас прохожу.
На рабочей вечеринке мне представили Филлис — она тоже вернулась на неполный день после рождения ребенка. Мы договорились вместе пообедать.
Я так соскучилась по возможности обсудить переживания с теми, кто проживает тот же период в жизни, что сразу включила большую откровенность.
Я искренне сказала: Ох, я и не думала, что стану так уставать! Иногда хочется даже взять выходной от материнства, чтобы поспать или принимать душ, сколько влезет».
Филлис холодно ответила: «Да ты что? Я никогда не сожалела, что решила родить».
Хм. В смысле? Я решила, что она просто не поняла, о чем я говорю.
«Ну конечно, я не жалею, что родила Эллен. Но иногда чувствую себя страшно усталой».
Она и носом не повела: «Не переживай. Не все матери сразу привыкают к новой роли. Родительство — сложная история».
Я совершенно запуталась. Ведь говорила-то я совсем о другом! Мне стало грустно.
«Слушай, Филлис, я говорю о другом. Послушай меня, пожалуйста. Мне нравится быть матерью. Я люблю Эллен. У меня нет сожалений. Всё отлично».
Филлис посмотрела на меня с жалостью и ответила: «Не впадай в истерику. Может, будет полегче, когда она подрастет. Оказывается, это для тебя такая болезненная тема, подумать только».
Вернувшись домой, я позвонила подруге, чтобы пересказать ей СИТУАЦИЮ.
Донн была в ужасе.
Но более всего она удивилась, услышав, что я договорилась пообедать с Филлис ещё раз.
Донн спросила напрямик: «Какого хрена? Судя по твоему рассказу, эта Филлис — злая. Зачем ты снова договорилась с ней увидеться?».
Тогда я не могла дать Донн внятного ответа. Сейчас я подозреваю, что мне было трудно поверить, что она действительно так ужасно себя вела. Мне хотелось перепроверить. Ну и, конечно, мне хотелось убедить Филлис, что я отличная мать! И замечательная подруга. А Донн, решила я, ревновала. Возможно, ей не понравилось, что я решила подружиться с кем-то ещё?
Следующие два месяца я время от времени встречалась с Филлис. Домой возвращалась злая, расстроенная и страшно разочарованная в себе. Я тщательно готовилась к каждой встрече, чтобы предугадать, что именно злобное она скажет, и придумать, как (креативно и смело) я ей отвечу.
Однажды перед нашей встречей я открыла новую баночку крема для тела (кто-то мне её подарил): 100% Organic! Зеленый чай, пачули и базилик. Повтирав немножко крем в кожу, я поняла, что запах слишком сильный и мне не нравится.
Я поймала себя на мысли о том, что скажет по поводу моего запаха Филлис, и разозлилась. Решила из принципа пойти так. Вымазала на себя треть банки, придумала дерзкий ответ (эко-френдли! Я оберегаю дочь от контакта с химическими средствами, а ты?) — и пошла на обед.
Разумеется, Филлис не упомянула крем, зато нашла десяток новых поводов исподволь указать мне на то, что я делаю не так. Мне хотелось пихнуть ей руку под нос и заставить понюхать, чтобы творчески придуманная фраза про крем пригодилась. Я с трудом удержалась.
После этого случая Донн сообщила, что больше не собирается слушать жалобы на Филлис: «Тебе надо выяснить, что происходит. Это уже просто смешно! Сколько ты будешь терпеть такое к себе отношение?».
Я говорю: «Да, я как раз пытаюсь понять, что с ней происходит! Она всё время от меня ускользает».
Донн: «Да пофигу, что происходит с НЕЙ. С тобой-то что? Зачем ты к ней ходишь, как на заклание?».
Я задумалась. После случая с кремом мне удалось не назначить новую встречу с Филлис, и я не торопилась это делать. Решила понаблюдать.
Через месяц я случайно столкнулась с Филлис в аптеке. Она взмахнула руками: «Ужасно выглядишь! Дай угадаю: слишком много булочек ела?». К счастью, у меня был грипп, поэтому сил взаимодействовать не было.
Я уставилась на неё в упор, пожала плечами и пошла в кассу. И сказала себе по дороге домой: «Это было гадко с её стороны. Мне было неприятно это слышать».
Когда я перестала соревноваться с ней и переключилась на то, как я чувствую себя рядом с ней, я поняла, что необходимо избавиться от наших встреч. Донн была права.
Но я поняла это, только когда сказала себе, что это было гадко с её стороны и мне было неприятно это слышать.
Когда мы говорим о своем опыте напрямую (хотя бы самим себе), мы можем выяснить, зачем погружаемся в эти процессы, что пытаемся найти и хотим ли выйти из коммуникации.
А вот почему я долго заставляла себя видеться с Филлис.
Во-первых, мне было одиноко. Я искала тех, кто поймет, что такое быть мамой младенца, с кем я могла бы разделить переживания. Я была в этом состоянии очень уязвима. Со временем я узнаю, какой сильный это триггер — материнство!
А тогда я на своем опыте выяснила, что верный знак нездоровых отношений — это когда подготовка ко встрече включает предсказание возможных колкостей и выдумывание блестящих ответов.
Как правило, когда я пытаюсь поумнее ответить — задет какой-то триггер стыда. Сейчас я быстрее замечаю такие моменты и перевожу фокус внимания на себя. Что происходит со мной? Почему я ушла в режим обороны?
Во-вторых, я не могла посмотреть на ситуацию системно и критически, обернуть личные переживания в контекст. Разумеется, стыдят за человеческие чувства не только меня — стыдят многих матерей. Чем больше я говорю об этом с другими женщинами, тем больше ощущаю, что со мной всё в порядке и такое происходит со всеми.
В-третьих, зря я сразу не послушала Донн! Она моя подруга. Пусть у неё не было младенца в тот момент, а у Филлис был — Донн знает, что такое материнство, и заботится обо мне.
В-четвертых, когда я поделилась своей усталостью, а Филлис ответила, что никогда не сожалела, что родила — я могла бы сказать «Ого. Как ты перескочила от усталости к сожалениям о том, что я родила?». Если бы она снова отреагировала своим фирменным способом (а мы знаем Филлис: она бы наверняка так и сделала), я бы могла бы сказать: «Похоже, мы не понимаем друг друга» и не предлагала бы больше видеться.
Думаю, я спроецировала часть своего гнева на Донн, считая, что она просто не хочет, чтобы я подружилась с новым человеком. Это обычная стратегия защиты, включающаяся, когда нам стыдно. Многие участники моих исследований сообщали, что им знаком перенос злости на партнеров, детей и друзей — вместо того, чтобы показать свой гнев тому, кто его вызвал, мы срываемся на тех, с кем это сделать безопасно.
Эллен уже семь, так что история старая. Я часто ее рассказываю и много о ней думаю. Это медленный и поступательный процесс — научиться обращать внимание на свои ощущения, а не воевать с теми, кто нас пристыжает. Но очень важный.
Добавить комментарий