Брене Браун. Принадлежать себе, или о чем говорит Майя Энджелоу

Отрывок из книги Braving the Wilderness: The Quest for True Belonging and the Courage to Stand Alone, перевод мой:

Начиная писать книгу, я снова чувствую страх — особенно когда результаты моих исследований противоречат общепринятым идеям и устоявшимся обычаям. «Да кто я такая, чтобы предлагать читателям изменить мнение? Если я буду продолжать в том же духе — рискую опять нарваться на непонимание и даже злость».

В моменты неуверенности, страха и уязвимости я призываю на помощь инновационных и даже революционных смельчаков — их храбрость кажется мне заразной. Я пересматриваю их видео, читаю их книги, раскапываю всю информацию по ним, до которой могу дотянуться: интервью, эссе, лекции, всё, что угодно. Я не могу без них обойтись в минуты отчаяния и смятения. Великие смельчаки (скажем, Джоан Роулинг или Эд Кэтмелл) словно садятся рядом и подбадривают меня. Кроме того, когда я беру с них пример, просто не получается работать вполсилы.

Но я не всегда поступала именно так. Работая над первой книгой, я пробовала обратный, единственно известный тогда мне подход: воображать критиков и скептиков, чтобы зарядиться силами. Я представляла себе самых неприятных коллег, самых вредных профессоров, самых злобных онлайн-троллей. «Написать что-то, к чему они не смогут придраться — это путь к успеху!» — думала я. Но путь выходил так себе: я писала до такой степени вяло и округло, что читать было скучно, а идеи не казались свежими (ну разумеется, ведь я их упрятала в прочную оболочку, чтобы никого не обидеть).

Потихоньку я перестроилась и вместо критиков теперь опираюсь на людей, меняющих мир своей искренностью и дерзостью (а также творческим подходом). Самая важная из них, пожалуй — Майя Энджелоу (Maya Angelou). За последние тридцать два года я перечитала всё, что она написала (я узнала о Майе, изучая поэзию в колледже). И все её слова оказывались близкими мне. Они излечивали, подерживали, направляли и воодушевляли меня.

Кроме одной-единственной фразы.

В телевизионном интервью в 1973 году Майя сказала Биллу Мойерсу:

You are only free when you realize you belong no place—you belong every place—no place at all.
The price is high. The reward is great.

(Свобода начинается, когда понимаешь: ты не принадлежишь никакому месту — ты принадлежишь всем местам — но ни одному конкретному. Цена свободы высока, награда велика.)

Я возмутилась: «Что за бред? Какой жестокий мир рисует Майя — в нем нет никакого своего места! Содружество одиноких и несчастных? Вряд ли она правильно понимает смысл «принадлежности», врожденной человеческой необходимости чувствовать себя частью чего-то большего».

Двадцать лет я злилась на Майю из-за этой цитату. Я принципиально расходилась с ней во мнении. Мне было трудно считать свободой отсутствие привязанности к месту, группе людей, любимому делу. Что за жизнь такая — без привязанности? Что за свобода — без места, где тебе хорошо?

И это ужасно меня ранило: ведь всё остальное Майино мне подходило. Иногда я подумывала: а до конца ли я понимаю цитату? Но дальше эта мысль не шла. Я долго жила с нерешенным вопросом — и однажды он разрешился.

В 2013 году серия неожиданных событий привела меня к одному из важнейших моментов жизни. Опра Уинфри пригласила меня на телешоу «Super Soul Sunday» (которое я ужасно люблю).

Предыдущим вечером, волнуясь перед таким событием, я ужинала с моим менеджером Мёрдоком. После того, как мы вышли из ресторана, Мёрдок тихонько спросил: «Где ты на самом деле находишься, Брене?».

Уязвленная, я рявкнула: «На перекрестке Мичиган и Чикаго». Но он не отставал: «Весь ужин ты где-то витаешь. Вежливо и дружелюбно поддерживаешь беседу, но совершенно не присутствуешь. Что происходит?».

Я выдохнула и ответила правду: «Завтра Super Soul Sunday. Когда я боюсь, я как будто взмываю над жизнью — и наблюдаю за ней вместо того, чтобы проживать».

Мёрдок кивнул: «Я знаю. Но это настолько важное событие, что тебе бы не хотелось пропустить его. Попробуй вернуться».

Наутро, одеваясь перед встречей с Опрой, я продолжала бояться. Присутствовать не удавалось. И тут мне пришло сообщение от дочери: отдала ли я в школу записку с разрешением ехать на экскурсию? Я ответила утвердительно. И тут же задумалась о том, что мне, видимо, себе самой нужно выдать себе записку с разрешением.

Я схватила бумажку и написала:

«Разрешение веселиться, быть вне себя от радости и вести себя смешно»

Эта бумажка стала первой из сотен моих записок с разрешениями, которые я в итоге начала писать себе постоянно, чтобы напоминать о принципах, намерениях и ценностях. Это был мой шанс начать наконец принадлежать себе — и никому больше.

После съемки с Опрой (где мне удалось повеселиться и смешно себя вести!) я выдохнула. И тут Опра говорит: «Кстати, Майя здесь. Хотите познакомиться?».

Я застыла.

«Майя Энджелоу в студии. Могу вас познакомить. Вам интересно?»

Я наконец справилась с собой и выпалила: «Обожемой, ну конечно да!!!»

Мы прошли в соседнюю студию. Майя сидела лицом к большому телевизору. Там показывали два пустых стула — студию, из которой мы только что вышли. Майя смотрела наше шоу?

«Добрый день, доктор Браун», — сказала Майя. — «Я смотрела ваше шоу».

Я справилась с собой, пожала ей руку и сказала, какая большая часть моей жизни связана с Майей и как я восхищаюсь ею.

Она задержала мою руку в своей и накрыла её второй рукой: «Это важнейшая работа. Продолжайте её делать с той искренностью, на которую способны. Продолжайте рассказывать о ней людям. Не позволяйте никому вас сбивать с толку».

Я рассказала, что иногда ставлю студентам в аудитории старую кассету с её стихотворением «Наши бабушки» (Our Grandmothers). Я добавила, что меня сильнее всего цепляет строчка: «Я не сдвинусь».

Майя посмотрела мне в глаза и низким, глубоким голосом пропела: «Как дерево на берегу реки, я не сдвинусь». Ещё раз сжала мою руку и сказала: «Не сдвигайся, Брене».

Я почувствовала, что мне сделали самый важный подарок на свете: способ обращаться к смелости. Редко в самом моменте мы знаем, что он отпечатается в памяти надолго — а тут я сразу понимала, что так оно и будет.

Как дерево на берегу реки.

Что делать, когда сама Майя Энджелоу говорит тебе: «Не сдвигайся, Брене»?

Черт побери, ты не сдвигаешься! Ты находишь способы не сдвигаться!

Через полгода меня позвали выступать на крупном событии для лидеров индустрии. Я снова готовилась выйти на сцену. Меня специально предупредили, чтобы я надела приличную «бизнес-одежду», и я вырядилась в какой-то похоронный костюм: черные брюки, туфли-лодочки… кто это? Точно не я.

Рядом со мной сидела женщина, тоже готовящаяся выступать (потом мы подружились). Она спросила, всё ли у меня в порядке. Я призналась, что чувствую себя как участником то ли карнавала, то ли похорон — благодаря непривычной одежде. Она ответила, что я выгляжу замечательно, но её лицо говорило: «Я понимаю. Отстой. Но что мы можем поделать?».

Я вскочила, схватила чемодан с полки и убежала в туалет. Вернулась в синей блузе, тёмных джинсах и любимых ботинках без задника. Женщина взглянула на меня и улыбнулась: «Вы смелая!».

Я рассмеялась в ответ: «Не очень. Но как говорить со сцены об искренности в одежде с чужого плеча? Как говорить о храбрости, когда боишься выйти в своей одежде? В конце концов, я не пришла сюда в роли выступающего. Я хочу говорить от всего сердца — обращаясь к сердцам зрителей».

В тот момент я снова увидела (и использовала) возможность принадлежать себе.

Через пару недель меня снова пригласили выступать. Правда, сформулировали они так: «Нам очень понравилось ваше выступление на конференции Х в прошлом году. Мы очень ждем вас! В тот раз вы говорили о том, как важно исследовать свои ценности — мудрая мысль! Правда, одной из ваших основных ценностей является вера, что не очень подходит бизнес-аудитории. Могли бы вы умолчать о ней? Второй основной ценностью вы называли храбрость, могли бы вы говорить только о ней?».

Мой живот крутило, когда я читала это письмо. Лицо горело. Им не нужна я целиком.

За неделю до этого пришло прямо противоположное письмо: организатор другого выступления сообщил, что он «в восторге от прямого, искреннего подхода», но просит «не ругаться со сцены, потому что часть аудитории — люди религиозные, не готовые к такой лексике».

И то, и другое — полный бред. «Может быть, больше не выступать никогда? — злобно подумала я. — Сколько можно сдвигаться?».

Всю мою карьеру исследователя я слушала истории о сложных и болезненных моментах (все-таки я исследователь стыда и уязвимости). За пятнадцать лет такой работы я точно знаю, что такие истории нельзя вынести без крепкого словца или молитвы. Причем иногда — одновременно.

Я надела кроссовки и вышла на улицу. Обойдя квартал по кругу несколько раз, я выработала для себя окончательное решение: если вы считаете, что можно просить меня сдвинуться, вы ошибаетесь. Найдите себе эксперта, преподавателя, спикера, который может не говорить о вере и обходится без взрослых выражений на сцене. Их много.

А я не сдвинусь.

Когда я вернулась домой, то рассказала Стиву, моему мужу, об этом решении: «Это так трудно! Я не принадлежу никакому месту. Куда бы я ни пошла, меня считают нарушителем местных правил — то по одному, то по другому поводу. И так всю жизнь!».

Стив ответил, что уж рядом с ним, Эллен и Чарли (нашими детьми) я вполне принадлежу к небольшой, дружной группе. И ещё добавил, что я могу материться дома сколько влезет, пока у меня есть наличка, чтобы оплатить эти выражения в пользу «матерной банки» Чарли.

Стив напомнил, что на той конференции, где я вышла на сцену в своей одежде —по результатам опроса моё выступление оказалось самым интересным. «Ты всегда будешь принадлежать любому месту, куда ты приходишь с открытым сердцем, чтобы искренне говорить о себе и своей работе», — вот как выразился Стив.

И тут до меня дошел смысл цитаты Майи. Я открыла ноутбук и перечитала:

Свобода начинается, когда понимаешь: ты не принадлежишь никакому месту — всем местам — ни одному из мест. Цена свободы высока. Награда велика.

Позже я раскопала полную расшифровку того самого интервью. Оно заканчивалось диалогом:

Билл: — Вы принадлежите какому-нибудь месту?

Майя: — Пока что такого не случалось.

Билл: — Вы принадлежите кому-то?

Майя: — Сильнее и сильнее с каждым днем. Себе. И очень этим горда! Для меня очень важно, какими глазами я смотрю на Майю. Майя для меня очень важна. Мне нравится её настроение, смелость… и если Майя ведет себя неподобающе, мне приходится с этим что-то делать.

Прочитав это, я подумала: «Майя принадлежит Майе. Я принадлежу себе. Не могу сказать, что я поняла всё это до конца, но, кажется, начинаю понимать, о чем она говорила».