Брене Браун. Как психологическая защита становится профессией

Отрывок из книги Braving the Wilderness: The Quest for True Belonging and the Courage to Stand Alone, перевод мой:

Мы так много переезжали в моём детстве! В четвертом классе из Нового Орлеана — в Хьюстон. В Вашингтон в шестом. Обратно в Хьюстон в восьмом. Мало того, что школьные годы и так непростое время — так мне ещё и приходилось постоянно играть роль новенькой в классе. Единственное, что поддерживало меня в моменты раздрая — ощущение, что у меня есть семья. Когда родители не ссорились, я чувствовала, что у меня есть дом и там меня поймут.

Но они ссорились всё чаще и чаще. Самое трудное началось, когда мы вернулись в Хьюстон. Брак моих родителей разваливался на глазах, а я решила податься в чирлидеры.

В новой школе, куда меня записали, была своя команда чирлидеров: девушек в яркой форме, танцующих в перерыве футбольных игр. Мне страшно хотелось попасть в команду. Дома постоянно ругались, и мне хотелось попасть туда, где я стану своей. Представьте: стройные девушки в бело-синих топах и коротких юбках, белых ковбойских сапогах и одинаковых париках, в маленьких белых ковбойских шляпах и с ярко-красной помадой маршируют под аплодисменты толпы футбольных болельщиков, не покидающей своих мест в перерыве, чтобы не пропустить тщательно отрепетированное представление. Я не могла перестать думать о том, чтобы стать чирлидером.

Восьми лет балета хватило на то, чтобы разучить танец. Две недели я сидела на жидкой диете, чтобы пройти этап взвешивания. Мне трудно сейчас смириться с мыслью о том, что двенадцатилетней девочке пришлось сесть на диету, но в тот момент никому это не казалось странным, включая меня.

До сегодняшнего дня в моей жизни не было ничего более желанного, чем вакантное место чирлидера в восьмом классе. Идеальная точность движений, синхронность, костюмы — я чувствовала, что в этой команде я смогу быть своей.

Кроме того, у меня не было друзей. Многие претендентки тренировались в группах, я же учила танец самостоятельно (и он оказался простым). Чтобы не волноваться в день просмотра, я зазубрила танец так, что могла танцевать даже во сне. Я и сейчас его помню.

Конечно, я всё равно волновалась. То ли от волнения, то ли от жидкой диеты — но у меня кружилась голова с самого утра. Мама отвезла меня в школу на машине. Сейчас, будучи матерью двоих детей, тинейджера и двенадцатилетки, я с грустью думаю о том, как я входила в здание в одиночестве, тогда как остальные девочки держались за руки и радостно кричали что-то подругам. Но тогда у меня нашлась проблема посерьезнее отсутствия подруг.

Другие участницы переоделись, и я с ужасом поняла, что они знали о том, о чем не знала я. Оказывается, нужно было уже приходить в костюме (которого, конечно, у меня не было). Они были накрашены и бережно расправляли на себе синие шорты, белые юбки и золотые топики. Их волосы были уложены. На мне не было ни макияжа, ни костюма — перед просмотром я переоделась в серые хлопковые шорты и черный спортивный купальник. Все выглядели прекрасно. Я выглядела как грустная дочь родителей на грани развода.

Я прошла этап взвешивания с запасом в три килограмма. Казалось бы, мне стоило радоваться — но мою радость омрачали девочки, не прошедшие взвешивание. Они убегали в раздевалку с рёвом и стыдом. Настроение было не очень праздничное.

Нам раздали номерки, которые нужно было прикрепить на одежду. Выступали мы в группах по пять или шесть человек. Несмотря на головокружение, танец я знала прекрасно — и станцевала, на мой взгляд, отлично. Мне казалось, что всё прошло хорошо, когда мама вернулась за мной на машине. Теперь оставалось только дождаться объявления результатов: к счастью, их обещали вывесить на школьной доске ближе к вечеру. Время тянулось, как резина.

Наконец наступил вечер, и мы подъехали на парковку моей новой школы. Вся семья — мама, папа, братья и сестры — сидели в машине и ждали, пока я схожу за результатами. Потом родители планировали отвезти нас в Сан Антонио к бабушке с дедушкой.

Я вошла в школу и увидела доску на стене, листок на ней — и девочку из моей группы, сияющую, отлично танцующую, да ещё и с именем Крис (унисекс-имена тогда были в моде, и я ей, конечно, завидовала).

Я подошла к Крис и тоже стала искать свой номер на листочке. Он был 62, и я пробежалась глазами по соответствующей колонке: 59, 61, 64, 65. Я проверила ещё раз. Меня там не было. Я напряглась, как будто сила воли может изменить список, висящий на доске объявлений. Тут Крис завопила от радости, принялась прыгать, её отец поднял её в воздух и закружил, как в кино.

Позже я подслушала в саду, что танцевала я хорошо, но для чирлидера мне кое-чего не хватало. Сиять. Прийти в костюме и макияже. Быть окруженной подругами.

Я снова оказалась отверженной и одинокой. Ничего хуже этого ощущения я не припомню.

Я вышла из школы и села в машину. Родители не задали мне ни одного вопроса. Все молчали, и это молчание резало меня ножом. Мало того, что я не смогла стать своей в группе чирлидеров — теперь меня отвергала и моя семья.

Отец был капитаном школьной футбольной команды. Мама была капитаном чирлидеров. Я была никем, и меня стыдились. Мои родители высоко ценили умение казаться крутым и находить себе тёплое местечко в группе. Я не была крутой. И группа меня отвергла.

А теперь я не чувствовала себя и частью семьи.

Эту историю можно снисходительно назвать печальным детским опытом, с которым уже давно пора было справиться и забыть (проблемы первого мира!). Но для меня она оказалась важнейшей историей в моей жизни. В тот момент я искренне решила, что перестала быть частью семьи, да и сама семья разваливалась на глазах. В тот момент я думала, что я — единственный человек, столкнувшийся с опасностью родительского развода. Я чувствовала себя изолированной, одинокой и оставшейся без базовой поддержки, необходимой человеку в любом возрасте.

Эта история сформировала мой жизненный путь. Можно сказать, что я выбрала профессию благодаря ей.

Мне не жалко, что я не стала чирлидером. Но я чувствую огромное сострадание к себе, девочке, которой было так одиноко в день просмотра. Я чувствую сострадание и к моим родителям, не сумевшим помочь мне справиться с болью и уязвимостью. Я ждала, что меня утешат — или хотя бы предложат другую историю взамен той, в которой семья отвергает меня.

Когда наши сердца разбиты, когда наши души болят, когда наше чувство самоценности страдает — есть только три варианта развития событий.

Первый: продолжать жить в этой боли, заглушая её разными способами или атакуя окружающих.
Второй: отрицать боль и делиться ею с окружающими, включая детей, в качестве пассивной агрессии и постоянного недовольства миром.
Третий: найти смелость присвоить боль и выйти на новый уровень сострадания и эмпатии, позволяющий чувствовать чужую боль и поддерживать тех, кому плохо.

Я много лет концентрировалась на первых двух способах — к счастью, со временем я перешла к третьему.

Возможно, самое трудное для ребенка — тишина, в которой можно придумывать бесконечные истории о своём одиночестве и недостойности, поскольку рядом не оказывается тех, кто бы помог сконструировать другие истории или поделился своим опытом переживания чего-то похожего.

Когда наши родители ругались, брат и две сестры прятались в моей комнате. Мы вместе ждали окончания ссоры, боялись, что что-нибудь случится и обсуждали, что на этот раз послужило причиной конфликта.

Как старшая сестра, в попытке защитить себя и младших я решила, что у меня есть сверхъестественные способности. Я была уверена, что если внимательно наблюдать за поведением людей, то можно построить убедительные прогнозы, системы и зависимости — и, конечно же, это позволит мне управлять проблемами в браке моих родителей. Я починю его и спасу нашу семью.

Если мне удавалось добиться успеха, пользуясь этими наблюдениями — я чувствовала себя супергероем. Если ничего не выходило — я винила собственную невнимательность и пускалась в более тщательное исследование обстановки.

Именно в этот момент я начала предпочитать уязвимости — сбор данных для последующих исследований. Не жить, а наблюдать за своей жизнью с высоты незаинтересованного исследователя.

Вся моя карьера строится на навыке, возникшем в детстве как психологическая защита. Возможно, если бы меня тогда взяли в чирлидеры, жизнь моя пошла бы совсем по-другому. Но я настолько привыкла наблюдать, записывать, сверять и перепроверять — что с радостью выбрала работу в исследовательском поле.

Я была уверена, что по паттернам поведения смогу разобраться в человеческих чувствах и отношениях. Я увлеченно вычисляла, чего люди хотят, о чем они думают, почему они что-нибудь делают — и была в восторге, когда мои схемы доказывали свою эффективность.

Я научилась произносить правильные слова в правильные моменты. Я научилась быть хамелеоном. И в каком-то смысле одновременно потеряла контакт с собой. Много лет пройдет до того, как я начну признавать необходимость уязвимости и верну себе себя.