Сто историй из детства. Три самые первые

Мое первое детское воспоминание: обречённость.

Я лежу животом на чем-то жестком и смотрю в окно. Там паршивая погода, то ли осень, то ли весна, всё грязноватое и немного снежное.

Подо мной — кушетка. На окне — решетка. Это первый этаж, поэтому на окне решетка. Я понимаю это сейчас, а тогда просто смотрела в окно и не понимала, наверное, почему оно прерывистое.

Я лежу в комнате для прививок в детской поликлинике. Она находится на первом этаже. И я с ужасом понимаю, что сейчас будет больно. Предотвратить ничего нельзя, я молчу и жду.

Мое второе детское воспоминание: отвращение.

Я сижу на полосатом колючем пледике на краешке кровати в бабушкиной квартире. В той самой, которая досталась потом мне и которую я обменяла на жилье в Петербурге.

Одна комната — бабушкина, во второй она принимает гостей. То есть нас. Мы с мамой живем в другой квартире, но иногда приезжаем и сюда. Бабушка радуется. Я ещё не знаю, что она мне не родная.

Она тогда для меня просто обычная бабушка, такая же, как и бабушка с другой стороны — а теперь она для меня в сто раз больше бабушка, потому что я никогда не чувствовала, что она не моя родная. Потому что она никогда ни секундочки не давала мне понять, что я чужая.

Потому что она тайком давала мне денег на покупки, которые мне запрещали в другой квартире, и выслушивала мои истории. Потому что она таскалась каждый день через весь город, чтобы побыть со мной после моей школы. Потому что она никогда не делала мою жизнь сложной и ее никогда не надо было эмоционально обслуживать.

Мне так жаль, что она умерла, когда мне было десять, и я не очень хорошо успела ее узнать. Сгорбленная коренная москвичка, работавшая в аптеке напротив дома всю свою жизнь, моя неродная бабушка, самый добрый человек моего детства.

Когда она умрет, я буду разбирать ее квартиру. Точнее, сначала несколько лет ее квартира простоит закрытой, поскольку наша семья решит, что делать с ней что-то сразу после бабушкиной смерти неэтично, но потом девяностые развернутся во всю мощь и нам понадобятся деньги. Мы решим сдавать квартиру — и я приеду разбирать вещи.

Я найду много странного, включая старые фотографии с неизвестными нам всем людьми на них. Большинство я выброшу, извинившись в уме перед бабушкой — но некоторые оставлю. Там бабушку снимают в дерзком цветастом (фотографии старые и ч/б) платье, она чуть постарше меня, у неё ещё нет никакого горба и она сначала спокойно-иронично смотрит в камеру, а на следующем снимке показывает язык.

Я бы хотела дружить со своей бабушкой. Чтобы нам было одинаково лет. И чтобы она меня научила быть дерзкой. И чтобы она научила меня уважительному отношению к готовке еды. И чтобы я тоже теперь умела делать «вертутики», маленькие хрустящие завернутые песочные штуки с прилипшим снизу расплавленным сахаром, восхитительно пачкающим руки.

Я ее знавала как уже очень степенную женщину, говорящую «парадная» о московском подъезде, «кашне» о блестящем шарфике и «булошная» о булошной. Я тоже говорю булошная.

Но в момент второго воспоминания бабушки нет, только бабушкина квартира вокруг. Комната, стол с зеленым фетром, застеленная пледом кровать, два кресла, плюшевые медведи: желтый и коричневый.

Я сижу на полосатом пледике, он кусается, ноги не достают до пола. Мама несёт мне бутылочку с теплым молоком из кухни.

Я беру бутылочку. Ещё вчера я пила из неё и мне нравился вкус. Нравился, наверное, громкое слово… я не задумывалась о вкусе молока. Он казался естественным.

Сегодня я отпиваю из бутылочки через соску, которую проткнули булавкой, и чувствую, что вкус у молока плоский и абсолютно бессмысленный. При этом точно такой же, как и вчера.

Шок! Что с ним стряслось?

В любом случае, я не понимаю, как можно пить что-то, что ощущается настолько чужим. Отказываюсь от бутылочки.

С того самого дня я не пью молоко и не ем молочные продукты. Понятия не имею, почему тогда молоко перестало мне подходить, но с тех пор учусь доверять телу в том, что ему нужно и что — нет.

Сигналы тела такие громкие и очевидные, что я не могу и не хочу им сопротивляться.

Мое третье детское воспоминание: потеря.

Я иду по дороге и держу что-то приятное в руках. Игрушку, пуговицу, конфету.

Через пару минут я замечаю, что этого у меня уже нет. Оборачиваюсь и вижу, что вещь лежит в дорожной пыли. Я зазевалась и выпустила ее из рук.

Мне не нравится, что так случилось. Я обещаю себе внимательнее следить за вещами. После чего долгие годы вцепляюсь во всё, что мне нравится: чтобы ни за что не потерять.

Что это не похоже на безопасную привязанность, я узнаю очень нескоро. А пока вырабатываю тревожную.

Тревожную, как я сама.